Александра, США
Я родилась и выросла в Москве, получила педобразование и работала в школе. Участница нескольких московских КЛФ и одной из первых волн ролевиков. Пишу стихи и даже одну книгу – так вышло – издала. Усыновить хотела лет с девяти, очень хорошо это помню. У нас возле дома была больница для грудничков. Там были дети к которым ходили мамы, и дети к которым никто не ходил. А я любила смотреть в окна на малышей. Особенно на тех, что в кювезах. Я спросила у медсестры, не заразные ли те дети, к которым никто не ходит. Так я узнала слово “отказник” и сразу решила, что вырасту – приду и всех их заберу.
Когда при СССР создали Детский фонд имени Ленина, сразу ринулась выяснять, как туда вступить. Оказалось, что надо иметь хотя бы двоих своих детей. К тому моменту как своих стало двое, первый брак уже шел ко дну. Во втором браке вопрос усыновления стоял сразу – и все время отодвигался на потом. Сначала третий родился, потом замершая беременность, потом решили съездить на пару лет в Штаты. В Штатах на рабочей визе жизнь как на чемоданах. Так и откладывалось. Пока мне не стукнуло 40 лет.
Тогда я сказала – я иду за малышами, а вы, дорогая семья, что думаете? Дети сказали: давай двух девочек, а то у нас всего одна!
С мужем тогда уже было сложно. На тот момент расклад был такой – я усыновляю с помощью его справок о Большом Американском доходе и мы разводимся. Я уже читала к тому времени тематические форумы примерно четыре года. Знала много полезных вещей, знала законы и всякие премудрости, типа “не влюбляйтесь по фото”, ” не берите ребенка старше родного” и так далее. Но тем не менее, мою красотку номер один я увидела именно на фото, в интернете, на сайте дома ребенка № 7. Это специальный дом ребенка для детей от ВИЧ-инфицированных матерей.
Красотка номер один была так прекрасна, что я ни секунды не сомневалась, что ее в считанные недели унесут с топотом и меня она не дождется. Поэтому считала ее “путеводной звездочкой” – есть такое понятие у усыновителей, это ребенок, ради которого начали собирать документы, или поехали в другую область, или пошли в конкретный дом ребенка. Потом был марафон с документами, объезд опек, где мне хором говорили: “А у нас детей нету, а вот вы видели в Сокольниках девочек?” – и выкладывали мне две фотографии. Красотку номер один и красотку номер два. Номер два и номер один. И снова, и снова. Наконец, я взяла на них направления и поехала на свидание. В жизни красотка номер один была совсем не так прекрасна. Похожа на кавказского мальчика, очень темнокожая, темноволосая, разрисованная зеленкой от комаров и очень испуганная. Видимо, чужой человек в ее мире означал уколы или другие пакости жизни. Но я от неё пришла в полный восторг!
А красотка номер два меня вообще поразила на всю жизнь. Ей было 4 месяца. Лысое существо с темно-серыми очень серьезными глазами. Ее мне дали в руки, она нахмурила лоб и стала меня рассматривать. Очень-очень внимательно. И вдруг ее лицо просто преобразилось. Словно лампочку внутри зажгли! Понимаешь, она – поняла КТО Я! Она поняла что я – ЗА НЕЙ! Она с таким вздохом-стоном мне на грудь голову положила, что я стояла и ревела. И няньки ревели.
Из-за внешности старшей красотки, конечно, немного сталкивались с бытовым национализмом ещё в России. Вроде бы ничего такого, а руки вымыть хочется.
Про дочку все время “тактично” спрашивали – “Она у вас в папу?”. Ответом “Да, копия” полностью удовлетворялись. Но когда она, идя со мной и сестрой из садика, поучительно заявила:”Мама, фантики надо кидать на землю, а не в урну, там их ЧУРКИ подметут!”, я уж не знала, плакать, смеяться или сесть на корточки и пояснить моей пятилетке, что “чурки” – это не название дворников, это так называют людей, которые выглядят, как она. Не стала. Слава Богу, ей в России не жить.
У неё ещё есть одна чудесная особенность. Просто волшебная. Она ОЧЕНЬ похожа на меня маленькую. Характер, выходки, шутки, все-все-все. Ни один мой ребенок так на меня не похож. Первое время я рядом с ней себя ощущала прозрачной. Потому что всю мою реакцию, которая была внутри, все мои мысли – дочка показывала в полный рост, жестами, мимикой, потом словами. Стоило труда понять, что люди вокруг не знают, что я думаю как она. У нас с ней одно отличие – она не любит читать. И еще – она поёт. С младенчества, все время, как акын, о чем вижу – о том пою. Музыкой занимались (и еще будем), но ей больше нравится её фристайл – самой петь что в голову приходит, даже на придуманном языке, самой играть мелодии или бренчать на гитаре. Так что не знаю, во что это выльется.
Когда я впервые принесла девочек домой, они вели себя, как щенята. Они друг друга-то знали – в одной группе росли, и гуляла я с ними почти месяц с обеими. И вот я их посадила на пол в комнате, они поползли, растерянные такие. Доползли друг до друга, буквально обнюхались: о, эту девочку я знаю! Можно играть-веселиться. Но еще две недели в 6 утра красотка номер два подтягивалась на спинке кроватки (стоять не умела еще) и проверяла – мама тут, сестра тут, уф, не приснилось! – и вот с таким “уф” падала обратно, засыпая на лету.
Наталья, славянская страна
Я – лесбиянка, состою в фактическом браке с другой женщиной. Нам тогда было 21 и 22 года, уже была одна дочка, своерожденная. Планировали второго родить (на этот раз чтобы я родила), а третьего усыновить, но, устав за год ИИ и ЭКО, закончившимся выкидышем на большом сроке, решили сразу приступить к усыновлению. Искали вообще максимально, как пишут на форумах по усыновлению, “национальную”. Потому что нам пофиг, а их и больше в Москве и меньше усыновляют. У нас-то тайны усыновления не планировалось, да и похожести на родителей тоже не предполагалось. Нашли в итоге девочку, о прошлом которой было неизвестно совершенно ничего. Она была не младенцем, но еще довольно маленькая.
Когда в России пытались принять закон по отбиранию усыновленных детей у усыновителей из однополых семей, быстренько собрали все документы и уехали из России. Нашли жильё в одной из славянских стран. Живём тут уже два года, дочка уже школьница. Всё замечательно. Дети бойко говорят на местном языке и теперь уже практически ничем не отличаются от местных.
Мне сперва вообще её отдавать отказывались. И потому что мотивов не понимали (“как вы не понимаете, она же казашкой вырастет! или киргизкой!”).
И потому, что я такая молоденькая была. И потому, что большей части своей истории я рассказать не могла по очевидным причинам (например, что у меня уже есть ребенок, и что вопрос кто будет сидеть с ней когда я на работе тоже не стоит).
В Доме Ребёнка дочка была очень замороженная. Кричала, пока нянечка в комнате, а как только нянечка уходила, замирала и не шевелилась. Уговорить и заинтересовать ее хотя бы протянуть руку за игрушкой я смогла только встречу на четвертую. К восьмой она начала ходить за ручку, до этого, несмотря на немладенческий возраст, только ползала. Дома тоже сперва была очень пассивная, где положишь – там и останется. Если плакала, то молча, если улыбалась, то очень робко. И где-то еще полгода выходила полностью из этого состояния. Но все равно, куча вещей оказывалась для нас сюрпризом – например, что она не может спать с кем-то в комнате. После старшей-то нашей, слинговой, ГВ-шной и совместно спящей. Очень боялась душа и ванной, просто не понимала, что это такое. Понадобилось несколько месяцев и пример старшей сестры чтобы она добровольно согласилась туда пойти.
Разбивала сердце бабушки тем, как ела. Ела она все и в гигантских количествах. Такое ощущение, что она ничего этого просто не пробовала или уж точно не досыта. При этом жевать не умела от слова совсем. Чуть ли не полгода приходилось все переблендеривать.
Она совсем не похожа на меня характером. Зато вылитая моя мама: размеренный и неторопливый интроверт. Иногда очень сложно понять, что у нее на уме. Зато когда она все-таки рассказывает обдуманное, это обычно что-то, чего ожидаешь меньше всего, что-то такое, что бы сам бы не придумал никогда. Потом ходишь и пересказываешь друзьям.
