– О, а ты знаешь, что такое секс?
– Неа…
– Мелюзга… Сейчас расскажу.
И соседский мальчишка рассказывает мне, что же это такое. Подробно. Даже слишком подробно. Там куча непонятных мне матерных слов, но он не ругается – просто ЭТО так называется. Рассказывает про верёвки, которыми связывают, про позы, когда “как собаки”, про то, куда что пихают, и как это больно…
Солнечный летний день, мы сидим под яблоней во дворе и мило беседуем, мои родители невдалеке о чём-то болтают с его бабушкой, а я смотрю на красные, уже созревшие ранетки и познаю устройство мира. Слушаю внимательно, не шевелясь и даже почти не дыша.
Мне пять лет…
А вот зима, я несу своё знание в массы, рассказываю подружкам в тишине детских комнат страшные тайны. Заплетая косы барби, цежу сквозь зубы: эх ты, мелюзга…
Весной мое знание вскрывается самым неожиданным образом. Мой друг Данилка, пришедший к нам в гости со своими родителями, говорит мне по секрету, что влюбился в девочку из садика и хочет написать ей письмо, но вот беда – писать не умеет. А я умею. Правда печатными буквами, но это ничего, ведь главное результат.
Результат – это лист из тетрадки в линеечку, где самое приличное из написанного – я хочу тебя трахнуть… Я не пытаюсь кого-то обмануть, я действительно от души помогаю. Данилка прячет бумажку в карман, довольный, что завтра, наконец, признается в любви той самой девочке. Я до сих пор помню, как блестят его глаза в тот момент.
На счастье девочки и на мою беду, вернувшись домой, родители Данилки находят записку, выясняют все обстоятельства и несутся галопом обратно – в гости… Что там было дальше, не знаю, но мне, по какой-то неведомой причине, не влетело. Хотя я вобщем-то готова была и пострадать за правду.
Пройдет неделя-другая, и родители вернутся домой из магазина со словами:
– Мы тут тебе новую книжку купили, – сунут мне тоненький синий журнальчик и деликатно отвернутся. Это я сейчас понимаю про “деликатно отвернутся”. Тогда же я невинно открыла книжку, увидела ТАААКИЕ картинки, что чуть не потеряла сознание, быстро захлопнула странички и подумала: “Боже, они просто не видели, что купили!” Я никак не могла поверить в то, что адекватные, вменяемые родители могли дать ребенку такую книжку.
Скорее всего, они схватили с полки магазина первую попавшуюся и подарили мне. Им вообще такое не свойственно, но других объяснений я не нахожу. Я пячусь в комнату, как рак, пряча книжку за спиной, и бегом запихиваю ее под матрас – фууух, кажется, пронесло… Читаю я, как вы понимаете, по ночам. Под одеялом и с фонариком. Интим, блин…
Родители узнают, что я усвоила материал в тот момент, когда асфальт перед домом начинает пестреть изображениями сперматозоидов. Ну а что? Мне всего 6 лет, снег уже сошел, и я люблю рисовать мелками. Рисую, что умею. Сегодня я умею рисовать сперматозоидов.
Поговорить на тему секса мама со мной так и не смогла – советское наследие, где было повсеместно распространено непорочное зачатие, давало о себе знать. Мама и сейчас краснеет при слове “секс”. А если при ней произнести слова “оральный секс”, то она будет молчать неделю – просто потому что в процессе речи тоже задействован рот.
Поэтому идти от идеи насильственного, извращенного секса до понимания, что есть любовь, нежность, гармоничное партнерство, мне пришлось самой. И скажу честно, я не уверена, что то мое первое знание не влияет на меня и по сей день.
Как вы уже, наверное, догадались, когда родился сын, я четко понимала, что никакой капусты, аистов и прочей флоры-фауны в нашем доме не будет. Только правда. Нормальными словами. И с самого раннего возраста.
На работе коллега интересуется, как бы так обсудить эту тему с дочкой восьми лет, а то вдруг ей в школе расскажут. А в моей голове – дон-Дон-ДОН! Набат во все колокола! Ты – уже – опоздала!!!
Я понимаю, что не всем так “повезло”, как мне, с ранним сексуальным воспитанием, но ведь я не одна, правда? И это огромные риски. Искалеченные идеалы. Искаженная нравственность. Это то, что потом исправляется годами. И иногда не исправляется вообще. Говорить об этом нелегко, но я считаю, что точно надо.
Мой сын рано заинтересовался темой «откуда я взялся» и первые вопросы возникли в два года. Они были самыми примитивными, и отвечать не составляло труда:
– А откуда я взялся?
– Из маминого животика.
– А как вылез?
Спасибо, что у меня кесарево – так НАМНОГО проще объяснить… Я показываю шрам, рассказываю про операцию. И на полгода сыну достаточно. Но в 3 он снова возвращается к разговору:
– А как я появился в животике?
– Из семечка.
– А кто тебе дал это семечко?
– Папа.
– А он из себя это семечко как достал? Ну в смысле откуда?
О боги!!!! А я-то думала, что я без комплексов… У меня сводит скулы и низ живота от стресса. Я боюсь разговаривать с сыном про ЭТО, мне неудобно, стыдно и вообще – смотри, какая птичка летит… Но я вспоминаю созревшие ранетки на яблоне, беру себя в руки и продолжаю как ни в чём не бывало:
– Из писюна.
– Ааа… – безразлично выдает ребенок и идет дальше. Разговор закончен. Больше его сегодня ничего не интересует. И мое вымученное «из писюна», между прочим, тоже. Я могла бы сказать: из уха, из пальца, из подмышки – и он бы принял это также просто, как само собой разумеющееся. Я иду домой и очень радуюсь, что на сегодня моя пытка закончена.
Но я знаю, что ждет впереди. Что дальше его заинтересует процесс передачи зернышка – и мне придется говорить правду. Верите? – я не хочу. Вот прям совсем и вообще. Но я буду об этом говорить и ценить тот момент, когда сын приходит с подобными вопросами ко мне, а не к друзьям.
Я не тешу себя напрасными надеждами и знаю, что потом обязательно найдется тот, кто расскажет ему про веревки, про позы, «как у собак» и прочее, расскажет грязными словами, марая все, к чему прикасается. Но я хочу, чтобы сын уже знал, что ЭТО может называться не только матерными словами, что ЭТО вообще изначально про любовь. Про доверие. Про взаимность. И еще – про ответственность.
